О так называемом "Новом санскритско-русском словаре" С. В. Ефимовского

Материал из Шайвавики
Перейти к: навигация, поиск

Уже от нескольких человек я услышал вопросы об очередной лексикографической книжной новинке, недавно вышедшей из печати, и о моём мнении по этому поводу — о "Новом санскритско-русском словаре" С. В. Ефимовского. Сам словарь в бумажном виде в руках ещё пока не держал, но прочёл "Содержание", а особенно внимательно изучил "Предисловие" составителя, где он подробно объясняет как систему своего словаря и принципы его составления, так и герменевтические основы своей лексикографической работы. Я человек сугубо частный, никакой не VIP (важная персона), поэтому мнение моё — это ни к чему никого не обязывающий приватный взгляд частного же человека, правда — несколько знающего санскрит, о котором сейчас и пойдёт речь. Практически первое же признание составителя в его "Предисловии" к словарю должно любого человека, серьёзно и ответственно относящегося к самым элементарным принципам научной работы, немедленно насторожить — оказывается, словарь "составлен непрофессионалом".


Дальнейшее изучение крайне эмоционально, со множеством восклицательных знаков (на стр. 5, в самом низу, в конце одного предложения их целых пять) написанного "Предисловия" подтверждает самые мрачные подозрения. Да, словарь составлен непрофессионалом, к тому же видящим в это отсутствии у себя филологической подготовки несоменные великие премущества по сравнению с коллегами из, как он выражается, "противоположного лагеря" (стр. 7).

Архаичное деление автором-составителем людей, по разным причинам, с разными целями и на различном уровне подготовки занимающихся санскритом и классической индийской культурой, заставляет вспомнить всевозможные известные клише идеологически жёстко зафиксированного псевдоманихейского сознания, из высоких соображений понятности и однозначности отказавшегося от какой-либо осторожной рефлексии с её неизбывными оговорками и неуверенностью, и сводящегося к чёрно-белому делению мира и его насельников на вечно противоборствующие "два лагеря": упоминающихся автором словаря "физиков и лириков" (естественников и гуманитариев: стр. 7), теоретиков и практиков, белых и красных, наших и немцев, левых и правых, России и Запада и т. д. и т. п.

По словам автора предисловия и вводных статей и составителя словаря г-на С. В. Ефимовского (на стр. 7), "санскрит описывает "миросозерцание" и "мировосприятие" именно "индуизма", а не "филологических наук"". Видимо, автору как профессиональному физику ["на протяжении более чем 20 лет достаточно успешно работавшему физиком-экспериментатором", защитившему кандидатскую диссертацию и имевшему "массу публикаций" — см. стр. 7], при этом не являющемуся профессиональным востоковедом-филологом и историком восточных культур, неведомо, что некоторые вещи, им называемые, на самом деле в реальности не существуют.

Во-первых, нигде, кроме как в настроенном на жёсткую конфронтацию с академической наукой неспокойном воображении упомянутого господина, никакого особого "мировоззрения филологических наук" не существует. Специалисты, изучающие в университетах санскрит, изучают его (по крайней мере в университетах западных) всегда в контексте породивших его индийских культур, которые (и это веское "во-вторых"!) — никогда не сводились только лишь к мировосприятию одного лишь "индуизма". Каковой термин, кстати, крайне проблематичен с исторической точки зрения, будучи в качестве иностранного по происхождения слова самой "индуистской культурой" (тоже новое явление) в качестве санскритского неологизма "hindutva" введён и освоен лишь где-то под конец 19-го века.

Филология — это всего лишь наука-служанка, скромная служительница процесса непростого и довольно тернистого процесса понимания явлений культур и философской мысли, крайне отдалённых от нам привычных и хронологически, и типологически, и каковое понимание никогда не задать заранее штудированием работ по "литературе индуизма на русском и английском языках" (ср. стр. 7).

Почему-то составитель словаря вообразил, видимо, что университетские филологи-санскритисты не занимаются ничем иным, кроме как заучиванием парадигм санскритской грамматики и чтением элементарных хрестоматий, и так из года в год. Возможно, что в нынешней российской образовательной реальности это так и есть, о том не знаю точно. Но спешу заверить, что в западных университетах это вовсе не так, а желающих убедиться отсылаю к публикуемым мной каждые полгода спискам курсов нашего института (кафедры) Южной Азии, тибетологии и буддологии Венского гос. университета: [Например: 1) здесь, 2) здесь и 3) здесь.]

От хорошего по западным меркам специалиста ожидается, что он проделывает как минимум точно такую же самостоятельную работу по овладению возможно более широким комплексом "вторичной литературы" по своему предмету, и языки здесь не "русский и английский", но, как минимум — английский, немецкий и французский. По меркам презираемого автором университетского востоковедения невозможно углубиться в свой предмет, не умея по крайней мере сносно читать на этих ТРЁХ основных языках классической индологической науки. Сюда я бы добавил ещё итальянский (для тех, кто специально интересуется тантрой и исследованиями по кашмирскому шиваизму). Ну и, конечно, японский, которым я, увы, сам пока что ещё не владею.

Категоричное утверждения автора-составителя словаря, что-де "санскрит описывает миросозерцание" и т. п. именно индуизма, опять свидетельствует о недостаточной отрефлексированности основных категорий. Во-первых, санскрит сам по себе ничего не "описывает". Исследователь имеет в своём распоряжении памятники словестности разных жанров, сочинённые на древнеиндийском языке разных хронологических периодов. Это памятники или, как принято выражаться вослед массово растиражированной в современной русской культуре терминологии семиотики, "тексты" относятся как к культурам древнего брахманизма, так и небрахманистских буддизма и джайнизма, так и более позднего, средневекового "пуранического" "индуизма". По типам и жанрам эти памятники могут быть религиозно-мистическими текстами огромного корпуса ведической литературы, эпосом неоднородного свойства, строго фиолософскими трактатами различных направлений мысли, опять же — неоднородными и по составу, и по миросозерцанию религиозно-мифологическими Пуранами, придворной высокохудожественной и вполне светской любовной поэзией, драмами, художественно-повествовательной литературой, сборниками басен, научной литературой по медицине, алхимии и химии и т. д.

Понятно, что шанс на сносное понимание этих памятников в их историческом контексте у нас появится, когда мы будем хорошо знать их доминирующий религиозно-культурный контекст, который узнаётся, опять же, из тех же памятников на языках оригиналов, из исследований специалистов, из личных полевых исследований, в общем — из кропотливого накапливания знаний, в течение многих лет и десятилетий. И здесь вполне возможно неверное понимание (и просто явные ошибки), которое, однако — предмет внутриакадемических дискуссий и диспутов специалистов. Огульное же обвинение академических специалистов в "незнании" по причине их "филологического подхода" отдаёт незрелым инфантилизмом заведомого неспециалиста, которому на фоне академических учёных уж очень хочется выглядеть обладателем некоего эксклюзивного эзотерического "Знания", которое, как он считает, к нему пришло как следствие занятий "на поле йоги", и которое университетским знатокам предмета, "подобным глупцам", с его точки зрения недоступно.

Такое обвинение сродни, теоретически, обвинению филологов-классиков: они-де неспособны понять произведения древнегреческой или римской литературы, поскольку, видите ли (о ужас!) не поклоняются и не молятся эллинским или римским богам! Но если такой упрёк в адрес грецистов и латинистов был бы лишь маловероятным забавным случаем (сам я таковых не слышал никогда), то ведь злобные обвинения западных учёных-санскритологов в "неверии в индийских богов" и в "жизни не по Дхарме" со стороны самопровозглашённых западных адептов индийских религий встречается на каждом шагу. И это уже не смешно или забавно, а начинает порядком надоедать и раздражать, поскольку формирует общественное мнение, склонное к готовности верить хлёстким лозунгам, как бы пафосно и идиотически те ни звучали.

Утверждение автора о том, что "йога — практическая система, система практических действий, а не теоретических рассуждений" в очередной раз указывает на то, что он из своих эмоциональных пушек напропалую палит по воробьям, и снова совершенно мимо. Видимо, проистекает это из незнания основной же аксиомы соотношений теории и практики, заложенной великим древнеиндийским лингвистом Патанджали: śāstrapūrvake prayoge ’byudayaḥ, то есть: "Успех [достигается], когда практику предваряет теория".

Также мнение "великого российского успешного физика-йогина" и санскритиста-самоучки, борца с филологами, опровергается утверждением великого (без всяких кавычек) кашмирского пандита-йогина, нашего почти что современника, Свами Лакшмана Джу (ум. в 1991), о ценностной иерархии теоретиков и практиков с целью успешности практики мистических учений кашмирского шиваизма. Согласно Свами Лакшмане, когда ученику предстоит выбор в качесте наставника между не блещущим теоретической подготовкой "реализованным" йогином и теоретиком-пандитом, знатоком традиционных текстов, выбирать без колебаний следует именно многознатца-пандита.

С другой же стороны, среди прекрасных академических учёных-санскритологов самых разных специализаций попадаются далеко не только скептики, с пренебрежением относящиеся к тысячелетним религиозным и мыслительным традициям индийцев. Наоборот, в наше время таковых становится всё меньше.

Большинство из коллег-востоковедов с большой симпатией и эмпатией относится к Индии с её разнообразными религиозно-культурными контекстами. Есть среди них и немало таких, что вполне себе "практикуют" какие-либо индийские религии или системы йоги. Только, в отличие от велеречивого автора "Нового...словаря", они предпочитают об этом не писать на страницах научных изданий столь многословно. Такие вещи, как личное отношение исследователя к той или иной религии, его собственные религиозные верования и прочее, а также связанные с этим эмоции суть вещи крайне деликатные и интимные, не для широкого обсуждения.

И тем более, я никак не возьму в толк, что именно потеряли эти нескромные признания в описании собственных "йогических успехов" на страницах предисловия к словарю, который описывает сам себя как "новый". И, тем не менее, на них можно взглянуть и как на своеобразное описание автором своего герменевтического опыта и программы лексикографической работы, рассматриваемой им как нечто "новое", альтернативное академической науке, гораздо лучшее её. Именно по этой причине впс так много времени отводит скрупуёзному анализу этой позиции, которая не просто высказывается на страницах частного блога, но обрела зримое очертание и вещественное наполнение в виде опубликованного словаря. Словаря, на который потом ведь будут ссылаться, как на непререкаемый авторитет... И в этом последнем обстоятельстве — самое печальное.

Когда такие напористые, подобные г-ну Ефимовскому небесталанные самоучки воздвигают памятники своей самонадеянности в виде толстых словарей, которые, по определению, очень долгоживущи, и при этом не находится ни одного академического коллеги, который бы подверг герменевтическую, мыслительную и методологическую основу составления этого словаря последовательной критике с точки зрения строго научного подхода, в дело должны вступить маргиналы в виде впс, хотя бы на страницах социального блога. Всё это я рассматриваю как знак печального состояния дел академической науки в нынешней РФ. Но, как выразилась некогда, во время перестройки, пресловутая сталинистка Нина Андреева: "Не могу молчать!"

На всём протяжении своего "Предисловия" автор-составитель словаря эмоционально полемизирует с истолкованием индологами, издавшими какие-то книги, неких частностей понимания ими того или иного ключевого термина, как, например, "самадхи", утверждая, что слово это ни в коем случае нельзя переводить как "сосредоточение". Сам факт такой полемики совершенно нормален, но перенесение её в предисловие к словарю по меньшей мере странно, а отдающая лёгкой истерикой интонация автора доходит до смешного. Главный "messаge" (послание) составителя словаря при этом один и тот же — только его собственное истолкование, основанное на его практике йоги и личном понимании, является гарантом безошибочности прочтения тех или иных санскритских текстов.

В этих утверждениях — всё та же философская позиция, краеугольная для данного Словаря. Поэтому попробую обозначить её вкратце в виде принципов:

1) Во-первых, это принцип внеисторизма (ср. "единая мифологическая... политика", стр. 11, первый абзац сверху).

В отличие от знаменитых и до сих пор непревзойдённых санскритских словарей, составленных по научным, а не произвольным "мистически-йогическим" принципам: таких как санскритско-немецкий словарь Бётлингка и Рота (называемый, кстати, "Петербургским словарём"!), во многом (процентов на 90) опирающийсся на него словарь Монье-Вильямса (Monier-Williams), а также прекрасный и самостоятельный словарь преподавателя Декканского Колледжа В. Ш. Апте (бывшего, кстати, учеником крупного немецкого санскритиста Ф. Кильхорна) [среди этой тройки предпочитаю не упоминать словарь Мэкдонелла за его меньшей популярностью и размером, а также гигантский Пунский проект санскритского словаря, застрявший на слоге "АК", как не упоминаю и специальный "Словарь буддийского гибридного санскрита" Эджертона, специальный словарь Грассманна к Ригведе, "A practical Vedic dictionary" Сурьяканты и некоторые другие, как французский словарь Л. Рену и т. д.],

— данный "Новый... словарь", насколько я понимаю, совершенно и в самом его принципе — ВНЕИСТОРИЧЕН, поскольку автор говорит о поисках студентом "необходимых ему истин" (стр. 8, 2-й абзац сверху "Предисловия").

Для автора телеологией (целеполаганием) перевода санскритского текста называется "поиск (религиозной) истины", а не его всестороннее и исторически-контекстуальное исследование, стремящееся к пониманию (quaerens intellectum). Косвенно это подтверждается утверждениями автора [найдено мной в Сети] о том, что он готовит "переводчиков с санскрита" и "практиков йоги", а не исследователей. Понятное дело, что если Истина — одна и едина, то её можно только искать, создавая "единственно верный" перевод. Всякое связанное с научным переводом свободное исследование, опирающееся на знание исторических контекстов, других памятников, структурной и филологической критики исследуемого объекта, выдвижение гипотез, сравнение различных, конкурирующих традиций его истолкования — всё это объявляется вне закона. В русской культуре слово "Истина" всегда звучит сакрально и монистически, поскольку может быть только одна.

2) Во-вторых, в словаре (насколько я понял) отсутствуют какие-либо ссылки на контекстуальные употребления того или иного слова, с приведением конкретных источников, как то есть во всех основных санскритских словарях: в большом Бётлингке и в Апте. То есть, данный словарь не только внеисторичен, но и ВНЕКОНТЕКСТУАЛЕН. Понятное дело, что такие ссылки сделали бы дело подготовки словаря ещё более трудоёмким и долгим, однако их полное отсутствие [?— сам словарь мне недоступен, я видел только приведённый в "Предисловии" образчик заполнения лемм словаря] — сводит НАУЧНОЕ ЗНАЧЕНИЕ словаря к НУЛЮ.

Итак, я утверждаю, что, исходя из принципа внеисторичности и внеконтекстуальности содержательной наполненности словарных ячеек, его научное значение — нулевое (sic!). Однако, остаётся ещё практическое значение. Каково же оно?

Стремление автора дать по возможности полный список парадигматических форм к каждому глагольному корню-дхату [которые он почему-то называет "непроизводными глаголами". Однако о путанице в терминологии позже] и исправить опечатки других словарей (всего лишь опечатки, а не "ошибки", как он утверждает на стр. 11 "Предисловия") теоретически можно было бы только приветствовать. Однако недостаточное знание индийской грамматической традиции и здесь сыграло свою роль: приводя, к примеру, конкретные глагольные формы для корня sthā (на стр. 15), автор не указывает на то, что, к примеру, в словаре Апте на стр. 1719/2 издания 2007 г. справедливо замечается, что формы среднего залога (ātmanepada) для sthā: tiṣṭhate etc. употребляется в санскрите лишь в определённых значениях, не являясь к формам "парасмайпады" (parasmaipada) — действительного залога — супплетивными или параллельными.

Также указание составителя (см. стр. 10, 3-й абзац сверху) на то, что, за отсутствием где-либо (в известных ему книжках) некоторых форм причастий, он их "самостоятельно построил по "формулам", приведённым в учебниках", не может не вызывать крайнюю тревогу, памятуя, что составитель не является ни профессионалом-филологом в университетском смысле этого слова, ни знатоком традиции вьякараны. Эти его экзерсисы, не исключено, подобны тыку палкой в небо. Построение на авось санскритских форм, нигдe не приводящихся и нигде не зафиксированных, и при отсутствии глубоких знаний в области традиционного санскритского языкознания, чревато или явными ошибками, или построением форм, которые просто нигде в реальных текстах не встречаются, даже в грамматических трактатах. И пойдёт потом гулять такая форма среди российских санскритологов как реальная, хотя она всего лишь — плод воображения самонадеянного составителя-"йогина".

3) Итак, о практическом значении словаря можно осторожно сказать: оно по меньшей мере СОМНИТЕЛЬНО, так как основывается на переоценке автором-нефилологом и самоучкой своих познаний в области санскритской грамматики.

Улыбку вызывает утверждение на стр. 12 (1-й абзац сверху) об "экзотичных формах" некоторых каузативных глаголов, в очередной раз обличающее автодидакта. В санскритской морфологии нет ничего "экзотичного" — всё подчинено строгим правилам и алгоритмам. Другое дело, что некоторые формы реально встречаются в текстах крайне редко или вообще не встречаются, будучи приводимыми лишь в специальных трактатах по въякаране. Однако это ещё не повод обзывать их "экзотичными", то есть "внешними, чуждыми".

Авторские ассоциации санскрита — "с Дэванагари" (т. е. наиболее распространённым на севере Индии типом письма), опять же обличают в нём явного неспециалиста. Здесь не "тупость" (стр. 12), а обычная неосведомлённость. Так презираемые автором филологи (обычно) знают, что письмо деванагари распространилось по всей территории Индии лишь начиная где-то с 19-го века, с распространением книгопечатания. Санскритские рукописи всегда писались и до сих пор пишутся региональными типами письма, которых десятки. Да и малые местные издательства до сих пор издают санскритские печатные книги на региональных, местных шрифтах. Поэтому ассоциация бытования санскрита исключительно с письмом деванагари — это утверждение, основанное на незнании обычных индийских реалий, а также на незнакомстве с рукописными традициями.

На стр. 12 автор театрально выходит из себя по поводу обычных, скорее всего, типографских опечаток в слове "Ганеша" в тексте "российского профессора-филолога", которые он называет "орфографическими ошибками". Если быть столь придирчивым, то его собственные орфографические или, скорее, грамматические ошибки вроде "бешеННой активности" (на стр. 8, с двумя "нн"!), на этот раз в словах русских, или когда он кургузо пишет о "целиковых текстах" (стр. 13, 4-й абзац сверху), не могут вызвать одобрения. Тут лишь одно можно назидательно заметить: "Какою мерою меряете, такой и вам отмеряно будет".

Зачем было предварять словарь "Введением в индуизм" или в его мифологию — для меня также загадка. По этой причине получается, что вместо "концептуалистических замашек... филологических переводов" (стр. 13, нижний абзац) в саму идею словаря положена своя "концептуалистическая замашка" составителя, то есть идеология романтически расположенного и нетерпимо к науке настроенного современного адепта индуизма, безапелляционно и совершенно внеисторически утверждающего, что есть одна лишь "традиция", которая "считает" так-то и так-то (ср. стр. 13, абз. 2 сверху). Так, как того хочется автору.

При этом указанный поборник идеологии "единой традиции", утверждая себя её лучшим в России знатоком [ср. "я осознал, что обладаю хотя и самостоятельно полученными, но более обширными знаниями по индийской мифологии, чем большинство русско-язычных (sic!) авторов, пишущих на эту тему", стр. 9, абз. 3 сверху], указывает, что различия глагольных залогов parasmaipada и ātmanepada для "классического санскрита... считаются несущественными" (ср. стр. 10, абз. 2 сверху).

Видимо, в его самовоображаемом всезнайстве составителю словаря невдомёк, что значения в классическом санскрите не имеют постулируемые традиционной грамматикой различия в практическом употреблении трёх прошедших времён (имперфекта, перфекта и аориста), а различия залогов как раз-таки значение очень даже имеют! Автор тут путает особенности разного употребления глагольных времён в классическом санскрите и в ведической языке — с достаточно "непаниниевским" (т. е. ненормативным с точки зрения классического санскрита) употреблением глагольных залогов в языке эпическом и прочих "гибридных" идиомах, вроде буддийского санскрита. В хорошем же классическом стиле действительный и средний залоги употребляются вполне смыслоразличительно и корректно.

И всё бы это было ничего (все делают свои ошибки!), если бы автор-составитель не бравировал так трогательно и с нотой эмоционального надрыва на каждой странице своим "всезнайством" и лучшими знаниями — по сравнению со всеми другими, особенно "филологами", которые для него подобны красной тряпке для разъярённого испанского быка. Видимо, такова специфика результатов русскоязычного адепта занятий йогой и прочими мистическими премудростями, увеличивающими накал нетерпимости и даже ненависти ко всем инакомыслящим. Странный результат, не правда ли?..

Ещё одно важное наблюдение, говорящее о том, что автор не только далёк от профессиональных филологических знаний, но и от школьного понимания, в чём особенности перевода именно философского текста. То есть автор не только не филолог, но и не философ. Что и понятно — он физик, и даже, если верить его словам, бывший очень успешным. Что, тем не менее, не мешает ему свысока и пренебрежительно к нынешним коллегам-гуманитариям рассуждать не только о грехах филологического перевода, но и о пороках перевода философского!

На стр. 13 (в самом низу) автор, всеми силами клявший филологов, которых он упрекает в непонимающем суть вещей буквализме их переводов, тут же без тени смущения утвеждает о том, что "санскрит силён своей буквальностью. Он всегда говорит "открытым текстом". Надо только услышать эту буквальность и без витиеватостей "философского подхода" передать её на русском языке".

Автор-составитель, до сей поры рассуждавший как презирающий недотёп-филологов йог и санскритолог-автодидакт, ничтоже сумняшеся начинает тут рассуждать именно как узколобый и фанатичный "только-лишь-филолог" (имеются среди "академиков" и такие, увы), своих сил не рассчитавший и взявшийся буквалистки, безо всякого содержательного философского осмысления переводить технические философские тексты. Что ему явно не хватает, так это последовательности.

[*(В виде примечания, лишь косвенно относящегося к данной рецензии на Словарь): Видимо, автор-составитель "Нового... словаря" — это то самое лицо, которое, анонимно некогда явившись в моём Журнале (с утверждениями, что мои переводы все насквозь неверны и полны "страшных ошибок", а сам впс "совершенно не знает санскрита" и "не понимает и не любит Индии"), утверждало, что выражение śrībhagavān uvāca ("Господь сказал") следует буквально переводить как "Господь вякнул", поскольку мы здесь имеем один и тот же корень. Ну что ж, вякнул так вякнул... Сама интонация всего авторского предисловия заставляет меня отождествлять того крайне резкого и нетерпимого, переходящего на личности комментатора, которого я в конце концов забанил, и обсуждаемого здесь составителя словаря. Впрочем, может быть, я и ошибаюсь. Но опыт текстолога почему-то наводит на такие размышления].

В отличие от составителя словаря, мне очень бы хотелось верить и надеяться, что "Издание "Нового санскритско-русского словаря"" НЕ "будет способствовать возникновению таких переводов", в основе которых — идеологически упрощённое представление о вневременной и непротиворечивой "единой традиции Дхармы", единой и непротиворечивой мифологии индуизма, а также о необходимости "быть йогом", чтобы понимать самые обычные тексты на санскрите. Не хотелось бы и появлению в виде бумажной продукции таких переводов, где "Господь вякает", а нечто или некто, существуя, "вертится" (vartate, от vṛt, ср. стр. 11 Предисловия).

Вернее сказать, я лично совсем не против, чтобы И такие переводы, исходящие из канонической, традиционной экзегезы в русле конкретных индуистских традиций, ТАКЖЕ возникали и обсуждались в заинтересованных сообществах. Только люди, посвятившие свою жизнь попыткам понимания древних культур, в том числе и воплощённых в санскритских литературных памятниках, должны чётко различать между религиозным, догматическим подходом, диктуемым той или иной традицией, и попыткой понять тот или иной памятник, исходя из его контекста, интертекстуальности и понимания элементов принципиальной исторической изменчивости религиозных и философских традиций.

Также хотелось бы надеяться, что русскоязычные коллеги-индологи выскажут своё веское и критическое слово по поводу основополагающих антинаучных принципов составления этого "Нового... словаря": его постулируемого внеисторизма, идеологически "единой мифологии", отсутствия ссылок на текстовые источники, явную и постулируемую конфронтацию составителя с принципами академической науки. Насколько верны или ошибочны конкретные, приведённые в словаре формы санскритских слов, я судить пока не берусь — за отсутствтием у меня самого словаря. Однако сделанные в предисловии заявления автора-составителя заставляют и в этом отношении крайне насторожиться.

Во всяком случае, указанные три основных словаря: старый немецкий "Петербургский Словарь" Бётлингка ("большой" и "малый"), английский Монье-Уильямса и английский же великолепный словарь Апте до сих пор являлись надёжнейшим НАУЧНЫМ подспорьем всякому санскритологу: как начинающему, так и маститому. Однако понятно, что для пользования этими словарями нужно хорошо знать английский и немецкий языки.

И мой совершенно приватный совет частного лица начинающим (и не очень) российским санскритологам, — университетским или самоучкам: учите основные европейские языки и доставайте перечисленные классические и действительно хорошие словари. Учитесь пользоваться ими, не полагаясь чрезмерно и некритически на продукцию нынешнего глубокого кризиса отечественной академической науки и связанного с этим кризиса в российском обществе научного мировоззрения.

Addendum: I. Кстати, упоминаемые в анонсе престраннейшие "номинативные глаголы" являются, скорее всего, на самом деле "деноминальными" (по-русски "отыменные", то есть вторичными производными от имени существительного). Например, putra "сын"--> гл. putrīyati/-te "желать рождения сына".
Очередная филологическая небрежность. "Номинатив" -- это именительный падеж. Нельзя его путать с "nomen-ом", то есть "именем" (существительным или прилагательным)

II. Санскритский "глагольный корень" (dhātu), от которого традиционно производятся (почти) все остальные слова в санскрите, вряд ли можно называть "непроизводным глаголом", поскольку сам корень, в отличие от т. н. реальных непроизводных глаголов, не является, строго говоря, реальным глаголом, но лишь некоей абстрактной лингвистической формулой (чистой номинацией), существующей в качестве основы для словообразования в "Дхатупатхе", а также в словарях санскрита. Реальным "глаголом" является, например, та или иная глагольная основа, без личных окончаний или с таковыми. Однако в словарях санскрита располагают именно корни, а не глагольные основы, которые подчинены словарным статьям о корнях.

Источник[править | править код]

© Блог Эдгара Лейтана в Живом Журнале «О так называемом "Новом санскритско-русском словаре" С. В. Ефимовского».

Примечания[править | править код]